Еще раз на тему "Набоков и я". Приведу наблюдения Кирилла Кобрина в его рецензии на мою книгу 2000 года:
"Еще любопытнее, что в качестве одного из «антирозановых», «хороших парней» русской культуры Шушарин использует Набокова, причем в совершенно несвойственной для Владимира Владимировича функции — как «идеолога». Причем идеолога христианского. Вот что он пишет по поводу известных рассуждений Набокова о «Преступлении и наказании»: «„Раскольников и Соня читают о воскрешении Лазаря. Перед нами типичный штамп“, — заключил Набоков. То есть отступление от авторского принципа, деперсонализация креативности. Фальшь, пошлость, языковая неточность — все это, по мысли, по чувству Набокова, есть свидетельство фальшивого христианского чувства» (с. 259). Что сказал бы сам Набоков по поводу как «деперсонализации креативности», так и по поводу себя в роли блюстителя нефальшивых христианских чувств?
Впрочем, появление пары Розанов — Набоков в «Двух реформациях» интересно не только с содержательной точки зрения, но и как симптом того времени русской культуры (точнее, русской словесности), когда книга (по крайней мере, ее вторая часть) была написана11. И действительно, первое десятилетие постсоветской литературы так и ахнуло меж домашней жучкой и степным волком, меж шуршанием розановской листвы и хлопаньем набоковской рампетки вслед нимфетке, лолитке, меж по-тихому дионисийствующим Василием Васильевичем и отчаянно аполлонствующим Владимиром Владимировичем, меж расхристанным рыжебородым почвенником и грассирующим либералом, меж тем, кто до совка почти не дожил, и тем, кто от совка уехал — и географически и эстетически. Поэтому-то они и стали Сциллой и Харибдой девяностых, они — имеющие презумпцию невиновности и неучастия. Герои восьмидесятых — концептуалисты — совок изживали (его пережевывая); герои девяностых старались игнорировать. Традиционно в этой паре именно Розанов разыгрывал партию «идеолога», «мыслителя», а Набоков — партию «эстета», прозаика по преимуществу. Неожиданность шушаринского подхода (несмотря на понятную неизбежность появления в его книге двух В. В.) в том, что он поменял эти роли."
www.guelman.ru/slava/nrk/nrk5/24.html
[Ссылка]
"Еще любопытнее, что в качестве одного из «антирозановых», «хороших парней» русской культуры Шушарин использует Набокова, причем в совершенно несвойственной для Владимира Владимировича функции — как «идеолога». Причем идеолога христианского. Вот что он пишет по поводу известных рассуждений Набокова о «Преступлении и наказании»: «„Раскольников и Соня читают о воскрешении Лазаря. Перед нами типичный штамп“, — заключил Набоков. То есть отступление от авторского принципа, деперсонализация креативности. Фальшь, пошлость, языковая неточность — все это, по мысли, по чувству Набокова, есть свидетельство фальшивого христианского чувства» (с. 259). Что сказал бы сам Набоков по поводу как «деперсонализации креативности», так и по поводу себя в роли блюстителя нефальшивых христианских чувств?
Впрочем, появление пары Розанов — Набоков в «Двух реформациях» интересно не только с содержательной точки зрения, но и как симптом того времени русской культуры (точнее, русской словесности), когда книга (по крайней мере, ее вторая часть) была написана11. И действительно, первое десятилетие постсоветской литературы так и ахнуло меж домашней жучкой и степным волком, меж шуршанием розановской листвы и хлопаньем набоковской рампетки вслед нимфетке, лолитке, меж по-тихому дионисийствующим Василием Васильевичем и отчаянно аполлонствующим Владимиром Владимировичем, меж расхристанным рыжебородым почвенником и грассирующим либералом, меж тем, кто до совка почти не дожил, и тем, кто от совка уехал — и географически и эстетически. Поэтому-то они и стали Сциллой и Харибдой девяностых, они — имеющие презумпцию невиновности и неучастия. Герои восьмидесятых — концептуалисты — совок изживали (его пережевывая); герои девяностых старались игнорировать. Традиционно в этой паре именно Розанов разыгрывал партию «идеолога», «мыслителя», а Набоков — партию «эстета», прозаика по преимуществу. Неожиданность шушаринского подхода (несмотря на понятную неизбежность появления в его книге двух В. В.) в том, что он поменял эти роли."
www.guelman.ru/slava/nrk/nrk5/24.html
[Ссылка]
