Александр Латкин
15 марта в 17:59 · Санкт-Петербург, Россия ·
РАСКРЕСТЬЯНИВАНИЕ
Очень интересная и важная судьба: человек из семьи спецпереселенцев — репрессированных крестьян — стал профессиональным историком, и от изучения отношений интеллигенции и Советской Власти перешел к изучению судьбы крестьянства в СССР. Именно так должна формироваться настоящая национальная русская интеллигенция — человек поначалу стал советским интеллигентом, интересующимся судьбой своего сословия (советская интеллигенция всегда думала прежде всего о себе самой), но затем, что называется, «кровь и почва» проявили себя. В прямом смысле этих кошмарных и затасканных слов.
Он говорит о том, что вместо сталинского термина «раскулачивание» нужно использовать термин «раскрестьянивание». Действительно, когда мы говорим «раскулачивание», то мы, конечно, сочувствуем этим людям, но фактически соглашаемся со Сталиным, что это были некие особые люди, кулаки, противопоставленные основной крестьянской массе. А на самом деле это были крестьяне, которым запретили быть крестьянами. Я с детства это чувствовал, когда слушал рассказы о судьбе моих крестьянских родственников, тех, кто сформировал крестьянскую половину меня. Но я не мог сформулировать такого правильного слова «раскрестьянивание».
Отсутствие правильных слов привело к тому, что сталинские репрессии не стали национальной трагедией. Когда говорят «репрессии», то сразу вспоминаются 1937-1938 годы, хрестоматийный «37-й год». Но вспоминаются потому, что тогда резали тех, кто умел и мог сказать о своей судьбе — остатки дореволюционной интеллигенции, новая красная интеллигенция и так называемые «старые большевики». Именно поэтому мы знаем о том ужасе из мемуаров выживших, из воспоминаний родственников. А для крестьянской страны «37-й год» выглядел так: «Комуняки режут комуняк, городские режут городских. Коммуняки в 20-е резали и выселяли нас, городским тогда было на нас плевать. Людей, конечно, жалко. Но это не наша беда, нам бы просто выжить».
На самом деле, при всем ужасе «37-го года», настоящая национальная трагедия крестьянской страны происходила с 1918 года, когда были созданы Комитеты бедноты, до начала 1930-х — вдали от городов. И некому о ней сказать — те, кого резали и выселяли, не приучены были мемуары писать. К тому же, очень большая часть нынешней культурной элиты, говорящей о «37-м» — это потомки тех самых «старых большевиков», вырезанных Сталиным. Но отношение первых большевиков к русскому крестьянству известно, достаточно Ленина почитать — как к серой тупой массе, которую нужно железной рукой гнать в общество модерна, называемое тогда большевиками Коммунизмом.
Именно поэтому памятник жертвам политических репрессий в Петербурге напротив знаменитой тюрьмы Кресты так жалок, так заброшен, так неофициален — особенно на фоне мощных и вечных Крестов. Пока в ранг официальных национальных трагедий не будет внесено Раскрестьянивание, Сталин будет вечно живым. Осмыслением национальных трагедий должна заниматься национальная элита. Надеюсь, она когда-нибудь у нас появится.
15 марта в 17:59 · Санкт-Петербург, Россия ·
РАСКРЕСТЬЯНИВАНИЕ
Очень интересная и важная судьба: человек из семьи спецпереселенцев — репрессированных крестьян — стал профессиональным историком, и от изучения отношений интеллигенции и Советской Власти перешел к изучению судьбы крестьянства в СССР. Именно так должна формироваться настоящая национальная русская интеллигенция — человек поначалу стал советским интеллигентом, интересующимся судьбой своего сословия (советская интеллигенция всегда думала прежде всего о себе самой), но затем, что называется, «кровь и почва» проявили себя. В прямом смысле этих кошмарных и затасканных слов.
Он говорит о том, что вместо сталинского термина «раскулачивание» нужно использовать термин «раскрестьянивание». Действительно, когда мы говорим «раскулачивание», то мы, конечно, сочувствуем этим людям, но фактически соглашаемся со Сталиным, что это были некие особые люди, кулаки, противопоставленные основной крестьянской массе. А на самом деле это были крестьяне, которым запретили быть крестьянами. Я с детства это чувствовал, когда слушал рассказы о судьбе моих крестьянских родственников, тех, кто сформировал крестьянскую половину меня. Но я не мог сформулировать такого правильного слова «раскрестьянивание».
Отсутствие правильных слов привело к тому, что сталинские репрессии не стали национальной трагедией. Когда говорят «репрессии», то сразу вспоминаются 1937-1938 годы, хрестоматийный «37-й год». Но вспоминаются потому, что тогда резали тех, кто умел и мог сказать о своей судьбе — остатки дореволюционной интеллигенции, новая красная интеллигенция и так называемые «старые большевики». Именно поэтому мы знаем о том ужасе из мемуаров выживших, из воспоминаний родственников. А для крестьянской страны «37-й год» выглядел так: «Комуняки режут комуняк, городские режут городских. Коммуняки в 20-е резали и выселяли нас, городским тогда было на нас плевать. Людей, конечно, жалко. Но это не наша беда, нам бы просто выжить».
На самом деле, при всем ужасе «37-го года», настоящая национальная трагедия крестьянской страны происходила с 1918 года, когда были созданы Комитеты бедноты, до начала 1930-х — вдали от городов. И некому о ней сказать — те, кого резали и выселяли, не приучены были мемуары писать. К тому же, очень большая часть нынешней культурной элиты, говорящей о «37-м» — это потомки тех самых «старых большевиков», вырезанных Сталиным. Но отношение первых большевиков к русскому крестьянству известно, достаточно Ленина почитать — как к серой тупой массе, которую нужно железной рукой гнать в общество модерна, называемое тогда большевиками Коммунизмом.
Именно поэтому памятник жертвам политических репрессий в Петербурге напротив знаменитой тюрьмы Кресты так жалок, так заброшен, так неофициален — особенно на фоне мощных и вечных Крестов. Пока в ранг официальных национальных трагедий не будет внесено Раскрестьянивание, Сталин будет вечно живым. Осмыслением национальных трагедий должна заниматься национальная элита. Надеюсь, она когда-нибудь у нас появится.
[Ссылка]